Страницы Миллбурнского клуба, 3 - Страница 28

здоровым, вдруг отвернул край рубашки и показал гноящуюся рану.

Пришелец послушно зашептал: «Только доутра... Комендантский час... Патрули и мороз...»

И бабушка, со страстью: «Ребенок!..Рисковать?!», и: «Ты же дезертир!»

Тут он взглянул на меня. Слово «дезертир»меня парализовало. Дезертир – хуже фашиста, и я отвела глаза.

Волнение ушло с лица моего принца, оностало мертвенно спокойным. Оно отчуждалось с каждой секундой. Оно становилосьчужим не только бабушке, но и мне... О, вернись! Ведь я не смогу забыть тебявсю жизнь!

Он медленно, медленно надевал пилотку. Акогда бабушка нетерпеливо перекрестила его, зло усмехнулся и вышел. (Тоeternity.)

Дальше как будто все произошло так:канонерская лодка «Вира» (название непонятно) застряла в Ладожском озере наремонте и зазимовала во льду. «В кейптаунском порту, с пробоиной в борту "Жаннетта"обновляла такелаж»... «Команда корабля решила взять шефство над одной из школосажденного города». Божий перст указал на Первую мужскую гимназию.

И вот помню долгое закутывание, ледяныесумерки ноября (?), декабря (?), огромный военный грузовик с брезентовымверхом, красочные бабушкины наставления: «Дыши в шарф... Схватишь ангину...нарывы в горле... гной трубочкой вытягивать...» Потом многочасовая трясучка втемени. Холода сперва не помню, только тесноту. С нами ехало несколькомолоденьких распорядительниц, все незнакомые (наверное, дамочки-чиновницы изРОНО, вытеснившие учительниц для такой дух захватывающей поездки). Всю дорогуони пели, чтобы нас подбодрить, пока не охрипли. Мы тоже подпевали, я послушно– в шарф. Среди семи-, восьмилетних мальчиков, которыми был набит грузовик,затесались только две девочки: я и дочка одной из учительниц Маша, обеим попять с половиной. Все были закутаны так, что не могли пошевелиться, но все жепод конец мы, как-то сразу, начали замерзать. Мальчики захныкали. Мороз,действительно, был трескучий.

В какой-то момент грузовик вдруг пошелрезко вниз (внутренности остались наверху), тряхнуло, дамочки завосклицали: «Ладога!Ладога!», и одна сказала с чувством: «Пронеси, Господи!» Нас пошло трясти, какна ухабах – это мы съехали на лед.

Мне показалось, что машина даже непритормозила – ее продолжало подбрасывать, мальчики выли, я изо всех силсдерживала тошноту, тем более что рядом уже кого-то рвало. И вдруг брезентовыйполог перед нами откинулся, и на борт грузовика взлетели два черных ангела. ОБоже, это были воины! Не мятые, запыленные пехотинцы, которых мы иногда виделив Ленинграде, не полуштатские презираемые мной лейтенанты с бретельками, аморяки! Черные бушлаты, мерцающие пуговицы... А когда один поднял ногу, чтобыпереступить через кого-то, стали видны воспетые уличной поэзией «клеши». Мызамерли. Вой и хрип прекратились. Меня перестало мутить. В свете «летучих мышей»лица моряков были такими... надежными, такими мужскими... И один из них гаркнулне какое-нибудь банальное: «Здравствуйте, ребята!» или «Товарищи октябрята!»,а:

– Аврал, салага! Сейчас будемшвартоваться!

И мальчики, как говорили мы в детстве, «сразуоживели» и даже делали попытки самовольно разматывать шарфы и шали, ставшиевдруг старушечьими.

Канонерская лодка, за которую мы такбеспокоились по дороге («Как мы на ней поместимся?», «А на ней что, парус?»),оказалась стальной махиной не хуже линкора. Я увидела ее издали, из-зараспахнутого брезента, еще стоя на борту грузовика.

Память моя рисует корабль в огнях, какпотом на невских парадах, но думаю, что это аберрация. В остальном картинапоразила неестественностью – урчащий и пыхающий паром серый корабль посредиснежного поля. И по этому полю – от полыньи вокруг корабля до грузовика –цепочка черных бушлатов. Нас передавали по рукам, как ведра на пожаре. И каждыйтормошил или чмокал в онемевшее лицо, или терся одеколонной щекой... Так, сзамиранием сердца, почти перелетая из одних сильных рук в другие, все тридцать,или сколько нас было, – по длиннющему трапу, через дымящуюся полынью... Из-запоследнего плеча мелькнула книжная картинка – палуба корабля, и сразублагостное, полное запахов еды тепло чего там – кубрика, камбуза... Военнаясказка девятьсот и одной ночи.

Дальше так – все дети были заранеераспределены между моряками, но когда нас раскутали и обнаружились две девочки,началось какое-то лестное для нас обеих волнение. Желающих взять под своешефство именно девочек оказалось довольно много, и капитан принял такоеСоломоново решение:

После ужина, во время которого мы опьянелии засыпали, пристроив головы между тарелками, нас с Машей повели в офицерскуюкают-компанию. Дверь туда была закрыта, перед ней толпились матросы. Одинопустился на корточки и объяснил, что в комнате, куда я войду, будет сидетьнесколько офицеров (среди них капитан) и что я должна выбрать из них «шефа» –просто подойти к тому, кто мне больше всех понравится... Открылась дверь, и замоей спиной наступила полная тишина. Переступив очень высокий порог, я сразуувидела седого человека, как будто только что стершего с лица улыбку, ибезоглядный детский инстинкт сказал: этот! Помню, что справедливости ради ябыстро обвела глазами остальные лица, но все они были чужими и начальственными.Со вскриком радости я кинулась к своему избраннику – он едва успел привстать –и была с размаху заключена в крепкие объятия мичмана Федора ИвановичаПоливанова.

Вокруг поднялся шум и гогот, подошелкапитан и сказал, не без зависти по-моему: «Что, мичман, любовь с первоговзгляда?» И прижимаясь к своему первому избраннику, я не подозревала, конечно,что выбрав мичмана Поливанова, выбрала жизнь...