Страницы Миллбурнского клуба, 3 - Страница 29

Маша такой определенностью чувств необладала, она долго стеснялась, не знала, кого выбрать, и наконец подошла ктому, кто был ближе.

Пять дней на «Вире» прошли как в кино: яспала на подвесной «койке» с крошечной лампочкой в изголовье, матросы научилименя танцевать «яблочко» и петь «Варяга». Вообще, мы, девочки, оказались вособом положении. «А ну, Анечка-Манечка! – говорил кто-нибудь, – Айда машинноеотделение смотреть!» И подхватывали на руки, и ссыпались по крутой не то слово– вертикальной лестничке вниз, грохоча сапогами... И в голове таяло бесшабашнобабушкино наставление: «...Всегда спускайся медленно, держась за перила...головой о железную ступеньку...» и так далее.

Я кокетничала и даже позволила себепокапризничать, так что однажды мне сделал замечание какой-то интеллигентноговида матрос. Но мой мичман сразу замигал, засипел (голоса как такового уПоливанова не было), замахал руками, засмеялся и как-то загладил неловкуюминуту.

Когда же эта рождественская сказкакончилась, мы были закутаны опять в наши тряпки (каждый с сувениром –матросским полосатым воротником) и посажены тем же манером в грузовик. (Помнюзависть к одному очкарику, у которого поверх мехового капора была надетаподаренная бескозырка.) Но на этот раз мичман Поливанов и его корабельный сын,матрос Саша, отправились меня провожать. Интересно, что огромный добродушныйСаша, по которому я безнаказанно карабкалась, как обезьяна по мачте, тоже почтине пользовался голосом, а только жестами и мимикой. Саша тащил рюкзачок с сухимпайком – для Анечки «на потом». И когда на месте встречи они увидели мою маму,мою дистрофичную, но все еще красавицу, они предложили донести обе тяжести –Анечку и паек – до самого дома.

Так нашей семье на последнюю блокаднуюзиму был послан ангел в чине мичмана, а с ним пайки и охапки дров. На какихпопутках, трамваях или патрульных машинах они с Сашей добирались? Что их тянулок нам? То ли, что заподозрит всякий взрослый? Семейные уют и тепло? Или простоблагородство души? А могли они чувствовать, что маленькая девочка, росшая вженском обществе, любила (и действительно искренне, горячо, почти болезненнолюбила) каждого появлявшегося в ее жизни мужчину и испытывала сердечную боль, когдаон исчезал?.. С их появлением, всегда неожиданным и всегда с тайной надеждойожидаемым, в доме начиналась праздничная суета. Зажигались коптилки и свечныеогарки, и в их уютном дрожащем свете на стол вытряхивались победно и катилиськонсервные банки (я с визгом ныряла за укатившимися под пыльную мебель),свертки, расплывался по комнате запах тушенки, какао и американского шоколада,приглашалась Милочка, заводился патефон... Жилое пространство раздвигалось... Взаброшенной маминой комнате стелились чистые ледяные простыни...

Через восемнадцать лет, в 61-м – я помнюэто точно, потому что моей старшей дочери было несколько месяцев – ввоскресенье, на пороге нашей (все той же) комнаты снова появилась, как призрак,знакомая пара: Федор Иванович, старенький, но совершенно не изменившийся, иСаша – заматеревший. Интересно, что когда они пришли, нас снова было трое, мужане было дома – к сожалению. Мы с мамой с воплями на них повисли (бабушка веласебя сдержанно – как всегда имела по поводу неожиданных гостей, что называется,собственное мнение), начали хлопотать, расспрашивать, накрывать на стол.Вытащили все, что было в доме, все припасенные для праздников шпроты имаринады, варенье, соленые грибки... нашли в буфете початую бутылку вина,вытащили фотографии... Но я видела, что Саша все мрачнел и мрачнел, и дажеФедор Иванович, который, лучась, рассказывал о своих дочках, как-то растерялся.Когда дело дошло до первой рюмки, Саша вдруг порывисто встал, как и раньше – нислова не говоря, снял с гвоздя продуктовую сетку, сделал какой-тосложносочиненный жест и вышел. На наше недоумение Поливанов законфузился,замахал руками и засипел, что Саша ничего... сейчас, одну минутку... толькослетает за водкой... И снова оживленно заговорил. Бабушка помрачнела и стала снастырной выразительностью поглядывать на мичмана. Я чувствовала, что что-тонеладно и бестолково переживала... Прошло полчаса, Саша не возвращался.Поливанов опять засуетился и сказал, что сейчас– ничего... он сбегает за Сашей,и через минутку назад. Он выскочил почти бегом... и не вернулся никогда – нион, ни Саша.

Мы с мамой, расстроенные, долго стояли уокна, все высматривали их на улице и гадали, что случилось. Мать не открываласвоих предположений, но я и так знала, что они романтические: Саша 20 лет назадвлюбился в маленькую девочку, ждал, наконец приехал в надежде... а она качаетмладенца...

Я сосредоточилась на своем – на чувствевины: надо было, наверное, самой «слетать» за водкой... ведь (с их точкизрения) какая встреча без «пол-литры»? Какие воспоминания?... А сзади ходиланаша «представительница окружающей действительности» и неостановимо бубнила: «Такаясеточка!.. Надо ведь, самую лучшую выбрал... Прочная была, а, главное, размертакой удобный...»

Ей-богу, иногда мы были в собственнойстране как иностранцы.

Детали утра 27 февраля 1943 года.(Впрочем, это могло быть утро 28-го или 29-го. В России новости сообщают народутолько после того, как правители решат, что с ними делать.) Есть даже какое-тосмутное ощущение, что это было в марте – потому что помнится весна.

Меня разбудил и сразу поразил грохотпарадной двери. Трехлетний опыт подсказывал, что блокадник, как дикий зверь,издает шум только в чрезвычайных обстоятельствах – грохот мог быть лишьнаглостью победителя или умирающего. Но и на предсмертный кураж это было не