Страницы Миллбурнского клуба, 3 - Страница 46

сокровище и женится на спасенной им красавице. Или, наоборот, умывшись живойводой из подземного родника, сам становится писаным красавцем и женится набогатой. Или (обратите внимание на разнообразие фольклорных вариаций) сначалаженится на богатой красивой дуре, после чего от отчаяния убивает чудовище иприобретает тем народную любовь и повсеместное уважение.

Но и это еще не исчерпывает изобилиягоричанской народной фантазии, поскольку в некоторых сказочных сюжетах геройприобретает уважение сограждан (благодаря своевременной женитьбе на богатой)раньше, чем отправляется на битву с чудовищем. Однако все равно убивает его,пользуясь наставлениями заботливой матушки и заготовленным ею по дедовскимрецептам черствым коржиком, который дракон сначала не может прожевать, аобломав зубы и все-таки проглотив, умирает в страшных мучениях от аллергическойреакции на некоторые компоненты дедовских приправ.

Только уже спасает протагонист в такомслучае от нечисти не красавицу, а скот незадачливых поселян, страдающий отзагрязнения, вызванного продуктами драконьих отходов. После чего умнеет,перерабатывает тушу чудовища на колбасу, а его шкуру – на черепицу; чуть позже,в результате нескольких удачных сделок с доверчивыми пастухами, обзаводитсямногочисленным стадом баранов и, как следствие, проводит в дальнейшем долгую исчастливую жизнь в добром согласии с нежной супругою и в гармонии с природнойсредой.

Мораль: нет ничего целительнее идолговечнее, чем заслуженная тяжким трудом народная любовь.

* * *

Глава 12. Горисландия в эпохуВозрождения, или Необыкновенная история девицы Руженки, рассказанная ближайшимподругам по возвращении из долгого заграничного путешествия [24]

Конечно, когда татары меня схватили, яужасно испугалась. Особенно – чтобы облик мой не поцарапали или, не дай бог,еще как-нибудь не повредили. Ну и пуще того боялась, конечно, что в лицо мнедаже никто и не заглянет, а сразу... Но услышал Господь молитвы мои и не сталбез вины наказывать рабу свою верную, так чтоположили меня, бедняжечку, поперек лошади, привязали покрепче и давай деру. Авечером-то на привале рассмотрели хорошенько и ну языками цокать, головами мотать, приседать, подпрыгивать, битьсебя в грудь и кричать по-ихнему – спорили, наверно, для какого хана илисултана меня предназначить.

Хотя один там был татарин такой вполнестатный, и даже ноги у него, я разобрала, былисовсем не кривые, а жилистые и крепкие; почти все пальцы содержалв широких перстнях из тусклого металла, а в левом ухе, как сейчас помню, –серьга с большим камнем, переливающимся. И усы длинные, крученые – удалец,одним словом. Да что уж теперь... Видно, не судьба была. Так вот, пока мы с темтатарином, на следующий день едучи, переглядывались да перемигивались и почтиуж обо всем договорились, сбились они, остолопы, с дороги и выехали на морскойберег. И аж заголосили прямо: красота, мол, какая несказанная – волны,понимаешь, песок мягкий да ветерок прохладный. Я тоже загляделась. Да так имэта, с позволения сказать, натура понравилась, что решили они прямо там изаночевать.

Просыпаюсь от того, что слышу: хрипятневдалеке, и громко – зараз в несколько голосов, а кто-то тихонькопосвистывает, и все ближе, ближе. Ну, говорю себе, горазды они дремать, вояки,ничего не слышат. А татарин-то мой, видать, ползет на свидание – решился-таки,удалая башка, степнячок-дурачок, козлиное рыло, шашка да кобыла. И так подаюсьдаже слегка из-под шкуры этой вонючей, чтобы поудобнее было и вообще... Тутвдруг как что-то вдарит со звоном неслыханным – железом по железу, как шмякнет,хрустнет, чавкнет, а кто-то как завопит нечеловеческим голосом – и к тому жехором. Ну, все, думаю – напал на них другой татарский отряд, сейчас всех втемноте поубивают, и меня заодно. На что только надежда: подойдет кто поближе,сразу заору, чтобы поняли – баба здесь, может, и пронесет. Лежу, трясусь – ибежать страшно, и вылезти невмочь. Жду, молюсь: пронеси, Пресвятая Богородица.И помогает: понемногу шум стих, прекратился, а потом кто-то как стенку шатрамечом рубанет – вижу, ан уже и посветлело. Уф, отлегло – значит, будем жить.

И что же вы скажете? Оказывается, этокорабль был итальянский – не то венецейский, не то генуэзский. Увидели они сморя спящих татар с кучей награбленного добра, подъехали и всех перерезали.Коммерсанты, одним словом. А эти дураки так запарились, что даже дозора невыставили. Так что итальянцы с ними управились, пока те еще даже до лошадей недобежали, товар весь на корабли перегрузили – и деру. Ну и меня с собой,разумеется. Тоже поначалу не трогали, только бегали вокруг и кричали«Belissima!» Это по-ихнему значит, что я собой очень даже ничего. Правда, днячерез два или три, как они перестали бояться погони, заходит ко мне вечером вкаморку капитан, а в глазах у него искорки такие играют, ласковые. Ну, думаю,сейчас чего-то будет. Ан нет, вслед за ним вваливается тот тип, что кораблемвладел, – толстый, мутный, все пальцы искрят самоцветами, и начинает капитанучто-то недовольно втолковывать. Капитан ему, знамо дело, показывает свой кинжал– мол, отвяжись! И я тоже про себя думаю – чего этому мерзавцу нужно? А капитанбыл, я вам скажу, мужчина первостатейный, видный, даже среди наших хлопцевтаких не много найдется.

Ну, толстяк огрызнулся и ушел. Капитан комне. Так, смекаю, главное – чтобы он мне лицо не попортил в страсти-то своейитальянской. И глазами ему показываю, что, мол, все magnifico – prego, значит,signore. Он разулыбался, конечно, от удовольствия. А тут опять какой-то шум. Он