Страницы Миллбурнского клуба, 3 - Страница 48

выбираться? Языка я толком ихнего не знаю, город мне тоже неизвестный – ещеобидит кто. А здесь – кормят на золоте, делать ничего не заставляют. И хозяин,к тому же, лика своего не кажет. Непонятно. Заскучала я, конечно, помаленьку,но креплюсь покуда.

Вдруг как-то вечером, слышу, началисъезжаться гости. Одна карета, другая. Потом стали и на лошадях, и пешедраломтоже. Человек двадцать, наверно. Ну, думаю, что-то будет. Праздник, видать.Жду, прислушиваюсь – а ничего нет. Ни музыки тебе, ни пьяного дела. Бормочутчего-то, а чего – не разобрать. И про меня тоже забыли, а я уж нарядилась,дура. Сижу, маюсь. Уж решила – все, спать пора, сейчас свечу задую, а назавтрапоразмыслю, как жить-то дальше. Но слышу – идут. Ну, думаю, пришел, милая, твойчас. Боязно, правда, – их там не меньше двадцати человек, между прочим.

В дверях слуга стоит главный, тот, ктоменя забирать помогал – выряженный тоже, как павлин. Интересно, думаю, что этотут у них происходит? И спускаюсь за ним по лестнице, медленно и маленькимишажками – пускай потерпят, ироды. А в зале, наверно, человек тридцать, все тожепри полном параде. Смотрю я – сердце обмирает. Все, как один, в плащах дамасках. Ой, думаю, не иначе, быть беде. И тут хозяин мой выступает – я его сразуузнала по выправке-то – и громко говорит что-то на языке совсем непонятном, неместном, как песню поет. А они все ему поклонились и отвечают вразнобой. Он имтогда обратно кланяется и тычет рукой в какую-то чашу на подставке резной, чтопосередь залы стоит. Тогда они и этой чаше тоже поклонились. Вот, думаю,нехристи какие. Не, не золотая она была, скорее наоборот, тусклого вида,грязненькая и с запахом. Почти как котелок у моей покойной матушки.

Тут хозяин вдруг быстро подходит и беретменя за руку – я чуть не закричала, хватка у него оказалась железная. Подводитон меня к чаше, а я от боли сама не своя – не вижу уже ничего, сейчас в обморокупаду – и вдруг выхватывает откуда-то кинжал. Только успела я подумать, чтовот, пропала, милая, твоя девичья краса, так никому и не доставшись. И жалкомне себя стало прямо ужасно.

А он, гадючий сын, кончиком кинжала какчиркнет мне по пальцу, и давай жать его, убивец, изо всех сил, так что я светабелого невзвидела. И кричать мне хочется, и боязно – вдруг, закричу, так он какраз меня и убьет, а иначе, может, еще погодит. И сквозь слезы вижу – каплякрови у меня на пальце висит, висит, наливается все больше и больше и, наконец,в ту самую чашу капает. Тут за моей спиной все заголосили опятьпо-непонятному, а хозяин меня отпустил, спиной повернулся и чего-то там над котелкомсвоим колдовать начал. Стою я, не знаю, что делать, как... Тут меня за рукавкто-то дергает – смотрю, слуга давешний. Ну, я за ним, как в бреду. А он меняаккуратно так по стеночке ведет обратно. Думаю, может и к лучшему все это –доживу до завтра, а уж потом я не я буду, коли не сбегу из этого места злого. Иуже когда он совсем меня на лесенку завел, оступилась я и чуть не упала – вголове-то все мутится, палец болит, слезы льются. А один в маске, что поближестоял, обернулся и ухватил за локоть, не дал сверзиться. И как дотронулся он доменя рукой – меня прям всю и ожгло. И вижу: под маской-то лицо молодое, глаза унего, кажись, карие – похоже, ничего мужчинка-то. Но слуга тут же меня покрепчедернул – и наверх. Ах, думаю, злодей ты, злодей, хозяину своему, колдуну, подстать помощничек, кровопийца на подхвате.

В общем, день проходит, другой, а молодецмой из головы никак не идет. Кажись, увидь я его без маски – сразу узнала бы. Итретий уже вечер сижу я, кукую, на башню их великанскую поглядываю. И вдруг,откуда ни возьмись, прилетает в окно камень, падает на пол, а к нему запискапривязана. Сердце у меня, знамо дело, как забьется, как заколотится. Ох, думаю,нашелся, наконец, один нормальный среди всех этих сумасшедших, может, чегонаконец и выйдет со мной душеспасительное.

Ну, понять-то, что в той записке было, я,конечно, не могла – грамоты ихней как не знала, так и не выучила. Помню только– стояла там цифра три. Я и смекнула: в три часа ночи, значит, ждать. Понятноедело, знает парень распорядок здешнего дома, бывал не раз. Хозяин-то мой,изверг с кинжалом, долго не ложился, все бухтел там у себя в кабинете – тошипело у него чего, то грохотало, то пуляло с присвистом. Меня, конечно, к тойстороне не подпускали, но по внутренней галерее я вечерком гулять могла –оттуда все слышно было.

Уж как я себя заставила ужин пораньше незатребовать, чтоб потом сразу свечу затушить, – сама не знаю. Нет, думаю, лучшеничего супротив обычного не менять – чтоб не заподозрили чего, только хужебудет. Так что помолилась я в обычный час, створками окон хлопнула – и вкровать. Лежу, жду, пока все угомонится. Решила, вроде как спят – и тогда нацыпочках к окошечку и медленно-медленно его открываю, не настежь, чтоб в случаечего притвориться, что забыла. Первое время слуга всегда окна вечером запирал,а потом перестал: не просто оттуда убежать – двор большой, забор высоченный, даи сторожей они тоже выставляли. Не то чтобы меня стерегли, а просто береглисьот всякого сброда. Да и дела, что хозяин мой вытворял, лучше в тайне держать.Вестимо, не хотел он, чтоб его раскрыли-то, чернокнижника. А вот того, что своли ко мне кто придет – этого они предусмотреть не смогли.

Долго ли, коротко ли я лежала – сказать немогу, но только вдруг почудилось мне, что заснула. Или вправду задремала?Немудрено, вокруг-то темь-темная. И так я испугалась, что пропустила милогосвоего, что хоть плачь. Но вдруг слышу шелест какой-то: шмыр-р-р, быр-р-р,пух-х-х. А разобрать ничего не могу – откуда? кто? Бояться или погодить?