Страницы Миллбурнского клуба, 3 - Страница 49

Непонятно. Что, думаю, такое? А шелест затих. Но спустя минуту опять какстукнет что-то (должно быть, в первый раз меня такой же самый стук и разбудил)и снова зашелестело. Я тут уже, не будь дважды дура, начала шарить по полу ипочти сразу нащупала веревку. Так, думаю, а миленький-то мой рисков – не видит,не знает, кто его здесь ждет, а готов на такую верхотуру лезть, как в омутпрыгать. Вдруг тут уже не я, а прислужники чародейские с ножами да удавками? Исразу в голову лезет: а не тебе ли это западня, ласонька – сейчас влезет поэтой веревке какой зверь-насильник или еще кто похуже. Но вспомнила тут якинжал давешний кровопускательный и страх свой страшеннейший – нет, думаю, хужеэтого ничего быть не может. И потихоньку обматываю конец веревки вокруг столаобеденного – а он тяжелый был, прямо как хряк, его слуги-то и вдвоемпередвинуть не могли, когда я жаловалась, что мне во время завтрака солнце влицо бьет. Иногда даже кукиш казали, отлынивали – мол, нечего ныть, не графиня,чай. Сиди, где стоит. Ну, я тогда, известно что: от еды отказывалась, головуполотенцем обматывала – и в кровать. Лежу, помираю. Нечего делать – назавтравсегда передвигали, куда укажу, не хотели, чтобы до главного доходило, значит.Я-то довольно скоро поняла, что он ко мне интерес имеет, только вот какой – недопетрила, пока он мне руку резать не начал, ирод поганый.

Обмотала веревку, значит, крест-накрест,как ноги у барана, и узел завязала. А потом натянула и подергала – дескать,готово. Слышу: скрипнули ножки столовые, лезет, знамо дело, молодец-то удалой.И спустя единый миг – а мне, девоньки, это было как та самая вечность –появляется в просвете мой ухажер ненаглядный. Лица не видно – только беретмелькнул в окне, заломленный набок, с перышком узким. Ну да сердце не обманешь.К тому ж, когда он мне на лестнице подняться помогал, коснулись мы другдруга... Так вот, касания того я ввек не забуду, и как обнял он меня, от окнапрыгнув, сразу признала – он.

А дальше-то чего рассказывать? Понятновсе. Навещал он меня в неделю раза два или три. Случалось, подольшезадерживался, почти до самого рассвета – я его и разглядела понемногу.Симпатичный – страсть. Личико прямо писаное, гладкое такое, нежное, почти как удевушки, глаза карие, кость тонкая, и при всем том, девки, скажу я вам, был он,значит, в этом смысле, молодец первостатейный. Просто продыху мне недавал – вот. После, успокоимшись, начинал помедленней, но изощрен был, стервец:бывало, совершенно меня изведет, думаю – сейчас умру. Но не умерла, вестимо.Ну, сами знаете, так обыкновенно говорят, когда имеют в виду, что, дескать...Не зря ж мы, когда при этом деле кричим, то всегда: ах, умираю! О чем я бишь?..Да, и все он мне напоминает кого-то. А кого? Долго мучилась – и вдруг поняла,что во сне давнишнем, тогда, на побережье еще италийском, помните, там из всехмужчин первый приходил ко мне молодой такой? Так вот это именно он и есть. Аостальные двое, сразу думаю, зачем? С ними-то что будет? Ну и узнала в свойчеред – на свою же голову.

Слуга, который меня кормил да сторожил,дурак был. Или в бабах не понимал ничего? Не знаю. В общем, повезло. Была б уменя какая прислужница, особенно если в летах, – сразу б все почувствовала. Ноони баб не жаловали и в доме почти не держали. То ли экономили, а я так думаю,что все-таки скрывались. Известно же: женщина в доме – тайнам конец. Ну даладно – не о том рассказ. В общем, цвету я себе, рада-радешенька, а они,аспиды, ничего не видят. Только спустя недели три опять устроили ночью бдениеколдовское, опять палец кололи – только я теперь не так уж боялась, как попервости, а все глазами по сторонам: где ж он, мой любезный? А его нет как нет.То ли случилось что, то ли опасался он меня выдать как-нибудь понеосторожности, или чувствительности большой оказался, не мог смотреть, как еголюбушку мучают. Загрустила я немного, но ладно, думаю, не страшно.

Только чувствую все это время на себечей-то взгляд – чужой, незнакомый. И тяжелый – страсть! Как повели меня назад –а палец в этот раз даже перевязали и промокнули сначала каким-то снадобьем, –так оглянулась и приметила: вон тот, бородатый, это он на меня воззрился. Ипусть глаз из-под маски не видно совсем, но чувствую – прямо насквозь он меняпрожигает, до самого нутра, больнее, чем палец этот разнесчастный. Ох, думаю,не к добру это. Испугалась поначалу, что милый мой меня теперь бросит и невернется никогда. Или что вместо него ко мне ночью бородач этот залезетужасный. Поверите или нет – но я ж забыла совсем, что во сне-то моем вторыммужиком как раз бородач был. Или не забыла, сейчас уж не припомню, – но тольконазавтра вернулся опять мой милок, и такой он был в эту ночьрасчувствовавшийся: и «belissima» называл, и «cara mia», и много еще чего.Думаю тогда: если уж я такая тебе belissima, что ж ты меня отсюдова невыкрадешь, тем более что вы, итальянцы, по этому делу, похоже, не хуже татар? Изнаками ему объясняю свою мысль, значит, сокровенную. Смотрю, задумался,запечаловался, мне его аж жалко стало. Но ничем передо мною оправдываться нестал и врать не начал. Мне и полегчало – может, вправду придумает чего.

Только назавтра у хозяина моего что-тостряслось по колдовской линии. Весь день грохотало у него в кабинете, жарилось,пыхтело, а конце – звенело вовсю. Бом-бам, бом-бам! А потом он как закричит:«No fera! No fera!» Ну, думаю, приехали. Только наоборот: вижу, посылает онсрочно куда-то слугу одного. Тот приказание выслушал, руку поцеловал – так уних в Италии делают, коли начальник больно уважаемый, – и со двора во весьопор. Даже интересно стало, что там стряслось такое ужасное?

Слуга часа через два вернулся – и сразу в