Страницы Миллбурнского клуба, 3 - Страница 51

примечаю, что напротив меня столик стоит странный, и даже не один, а два, ипричем неправильные оба, косые какие-то. Ну, до одного из них мой милок даже ине притронулся, а на второй положил большой лист, взял какую-то палку – и ну еючирикать. Глянет на меня – чиркнетнесколько раз, крякнет иногда недовольно – и другой палкой чиркнет, потом опятьпервой – и так часа два, не меньше. Я уставать стала, хотела пересесть – тут ониоба как зыркнут в четыре глаза: сиди, мол! Я остолбенела прямо. Потому какникакой любови в глазах моего кавалера ненаглядного ив помине не было, а проступало что-то другое, девоньки, и совершенно незнаемое,но тоже огненное. Ну и струхнула я.

Поскольку сразупоняла: это он с меня парсуну пишет, чтобы показать, комухозяин пожелает. Только помните-то ведь наше давнее поверье, что иной раз втакие парсуны и сама душа человеческая переходит, а тот, с кого ее сделали,становится затем чистый вурдалак – бледный, сухой и глаз поднять ни на кого неможет. Потом речь теряет, а последним делом ума лишается и только выть может.

Страшно мне иногдастановилось до жути. Но не показывала, держалась. И кажинный день, как наработу, являлся в залу мой сахарный – а наверх он ко мне, понятное дело, уженоса не казал – и писал портрет моей личности. Обидно было, правда, я так и невидела, что он там накарябал, а хозяину, заметное дело, рисунок тот нравился –сначала он вокруг ходил, потом все поближе придвигался, а под конец почти чтопод руку моему малевале – любовничку подсел. Правда, одно хорошо – смотрелась яв зеркало часто-часто и никакой бледности у себя не видела. Значит, некровопийная была парсуна та, а обычная, богом позволенная.

Долго ли, короткотянулось наше сидение, теперь уж не скажу, а только покончили мы с энтим делом.В урочный день они прямо без конца стояли рядком, смотрели – не на меня, накартину эту, потом вздохнули вместе, и все, сразу понятно – конец, сделано. Ичувствую я, что вроде жива, кровь из меня не ушла, и желания кое-какие тожепока присутствуют. И как-то приободрилась – не околдовали, значит, и на томспасибо. Думаю, может, теперь-то вернется ко мне ненаглядный мой, послеполучения оплаты, так сказать. А хозяин в тот, последний раз меня даже непостеснялся, прямо сразу вынес тяжелый кошель и мазиле ласковому вручил. Ирасшаркались оба – ну не дураки ли? Но не угадала я. С милым-то.

Потому что портретхозяин сразу же отослал в неизвестные адреса и руки. Так ине видела его я никогда. А потом сам оделся попараднее, с перьями всякими дакружевами и куда-то свалил. Вернулся поздно. Ох, думаю, что завтра случится,какая напасть? И с утра слышу – расхаживает по всему дому, кровососненавистный, а походка такая очень довольненькая. Так, смекаю, значит, ждемкого-то. И страсть мне интересно, кто это будет. Извелась прямо, места себе ненахожу. Наконец, уже вечером, стучат, и так, знаете, повелительно, важно: дажеи не рукой, а палкой такой специальной. Двери, слышу, открылись, и хозяинзалопотал что-то подобострастное. Спустя какое-то время ведут меня вниз.

Гляжу, а там – здрасте! – сидит нахозяйском месте какой-то сморчок-старичок в забавной шляпе, и хозяин мой передним извивается, не то слово. Кажись, сейчас под ноги к нему ляжет и станетпросить, чтобы его потоптали хорошенько – дескать, ему от того будет одноудовольствие, больше, чем бабу погладить. Лебезничает – вот как этоназывается. А старичок внимания на его экивоки не обращает, а знай себеприхлебывает из большого кубка и помалкивает.

Меня увидел, знак сделал: подойди, мол. Нуи я так медленно, гордой павою, чтоб его в равновесности попридержать ещемиг-другой, вплываю, значит, под самые свечи. И вижу, что старичок, конечно,тухлая флегма, но глазенки у него все одно разыгрались. Он даже хозяину моемуногой слегка поддал по заднице – чтоб тому тоже приятно стало. Ох, думаю, вотсудьба моя зверская, но справедливая – за грехи мои от такого молодого даздорового достаюсь этому замухрышке морщинистому. Правда, как он встал, повеялоот него духом таким властным – видно, большая он был шишка, привык, чтобы поднего все подкладывались. И я как тот дух уловила, тоже слегка подразмякла. Темболе, что он мне показывает – подойди, мол, поближе. И наливает в свой бокалрозового такого, с пузырями, да побольше, до самого верху, пена аж зашипела инаружу потекла. Ну, думаю, все одно пропадать, так, может, спьяну оно легчебудет. И до самого донышка проглотила. И после всех волнений энтих да к тому жна голодный живот меня, знамо дело, повело. Свечи, вижу, расплываются – жаркостало, и не хочу, а рука моя сама к воротничку тянется и его расстегивает. Ипроваливаюсь я затем в какое-то темное ведро. Потому – что там дальше сталось дакак оно было, не спрашивайте. Не помню, не знаю. Очнулась только назавтра в своейкомнате и слышу: хозяин опять победной походочкой дом меряет и песню напеваеттакую бодрую. Ну, ничего, думаю, отыграются тебе мои слезы, аспид окаянный!

И тут до меня, понимаете, дошло. Старик-тобыл точь-в-точь тот самый, что мне тогда, вместе с любовником да бородачом темстранным, во сне пригрезился. А я уж об этом думать забыла. Но вспомянула – идаже захолодела. Так, кумекаю, а бородач-то здесь при чем? Неужто и его мнетеперь ждать-поджидать-узнавать-высматривать? Хотя ежели вместо старика, то я бы,может, и не отказалась. Любовничек-то мой красивый, понятно, испарился, в нетяхпребывает, не захотел судьбу искушать. Или про старика разузнал и побаивалсяего боле, чем хозяина моего. Оно и понятно – когда тот во второй раз явился,разглядела я, что свита у него не маленькая, и все с топорами или с дубьем