Страницы Миллбурнского клуба, 3 - Страница 65

здравого смысла, а гениальность – величайшее духовное здоровье, и криминологЛомброзо все перепутал, когда пытался установить их родство, потому что незаметил анатомических различий между манией и вдохновением, между летягой иптицей, между сухим сучком и похожей на сучок гусеницей. Лунатики потому илунатики, что, тщательно и опрометчиво расчленив привычный мир, лишены – илилишились – власти создать новый, столь же гармоничный, как прежний. Художник жеберется за развинчивание когда и где захочет и во время занятия этого знает,что у него внутри кое-что помнит о грядущем итоге. И рассматривая завершенныйшедевр, он видит, что пусть мозги и продолжали незаметно шевелиться во времятворческого порыва, но полученный итог – это плод того четкого плана, которыйзаключался уже в исходном шоке, как будущее развитие живого существа заключенов генах» [4, с. 475].

Возвращаясь кГерману, чтобы уже совсем покончить с ним, заметим, что в последней английскойверсии (роман переводился на английский язык дважды, в 1937 и 1965 гг.) Набоковнаделяет своего героя еще и «даром» раздвоенного сознания – видимо, для того,чтобы добавить к его образу последний штрих. Например, занимаясь любовью сженой, он одновременно как бы наблюдает за этим со стороны, как зритель. В этоммне видится прямое усиление мотива сновидения, где (напомню) автор являетсяодновременно «актером и публикой».

Здесь возникает,быть может и неуместный, вопрос: не является ли эта страсть Набокова и егогероев к свойственным сновидениям подменам и замещениям неким отголоскомфрейдистских комплексов? И как вообще Набоков относился к современным емутеориям и толкованиям сновидений?

Набоков-Фрейд-Бергсон

Известно резко отрицательное отношение Набокова к Фрейду и всейсозданной им и его учениками субкультуре психоанализа. В частности, Набоков невыносил «грубой» интерпретации снов как места обитания якобы продолжающих своютемную жизнь в сновидениях мифологических героев и их вечных комплексов.Апелляция психоаналитиков к «коллективному бессознательному», якобыпроявляющемуся в снах, и использование снов как ключика, отворяющего темныекладовые подавленных инстинктов и неосуществленных желаний сновидца, оскорбляетаристократический, помноженный на артистический, индивидуализм Набокова.Впрочем, равно ненавистны ему и любые интерпретации явлений жизни (будь то сны,романы или исторические события) посредством ходячих «общих идей» – этихэтикеток, возомнивших себя законами сущности или природы вещей, – или другихуниверсальных отмычек в виде «затасканных мифов», символов и аллегорий. Особаячувствительность Набокова к психоанализу связана, видимо, с тем, что «объяснение»сновидений, как и литературных произведений, посредством стандартных схем исимволов – это прямое вторжение на его территорию (как сновидца и каклитератора), и наверное, поэтому (а вовсе не из-за специфически сексуальнойприроды этих символов) фрейдизм, воспринимаемый Набоковым как «конкурирующаяфирма», и вызывает у него такое резкое отторжение. К тому же сны, утверждает Набоков,– слишком примитивная материя, созданная ослабшим интеллектом спящего инавеянная его индивидуальными чертами, для того чтобы их можно былоинтерпретировать в терминах логически или мифологически связной схемы, да ещепочему-то на основе греческих мифов, если только «сновидец не является самгреком или мифотворцем».

Представляется, что концепция снов Набокова (если она у него вообщебыла) более близка бергсоновской. Кстати, Набоков упоминал Бергсона в одномряду с такими его любимыми с молодости беллетристами, как Джойс, Пруст и Пушкин[7, с. 154]. Согласно точке зрения Бергсона, высказанной им в его лекции основидениях (прочитанной в 1901 году и опубликованной в 1913-м [8]), сныпредставляют собой череду не подчиняющихся временной последовательностиобразов, сформированных из прошлых (иногда очень давних) впечатлений и мыслейсновидца, подсвеченных игрой цветовых пятен и теней, возникающих где-то насетчатке глаза (видимо, от давления, оказываемого на глазные яблоки плотносомкнутыми веками) и, что особенно важно, извлеченных из недр его памяти подвоздействием внешних звуковых и зрительных раздражений. Скажем, лай собаки превращаетсяв гомон недовольной публики, требующей, чтобы оратор-сновидец был с позоромизгнан из аудитории, а свет от внезапно зажженной свечи в комнате, гдерасполагается спящий, способен вызвать в его сне настоящий пожар. Эти образы,как считал Бергсон, извлекаются во время сна из памяти сновидца, которуюБергсон представляет как некое хранилище, где удерживаются все мельчайшиевпечатления жизни. В обычное время бодрствования, когда человек занят решениемнасущных проблем, потайная дверь, ведущая в эти закрома памяти, притворена,оставляя лишь узкую щель, сквозь которую практический разум с изумительнойточностью доставляет на поверхность сознания только то, что ему необходимо,используя механизм непроизвольной памяти. Скажем, собачий лай тут же вызовет всознании соответствующий ему образ лающих собак. Мы воспринимает все это какдолжное и не замечаем этой тонкой работы, ежесекундно происходящей в нашемсознании, поскольку она является автоматической (не творческой).

Во время сна (по Бергсону) задействованы те же механизмы памяти, что иво время бодрствования, но теперь действие их лишено точности, подобно тому какнетрезвый человек хватает то, что первым попадет под руку; например, лай собакможет быть представлен или замещен во сне ревом недовольной публики. В то же