Страницы Миллбурнского клуба, 3 - Страница 73

остановить их, чтобы задать вопрос о том, что мучает его (речь идет о спасенииРодины, попавшей под власть Советов): «Я стал хвататься за края их ярких риз,за волнистую, жаркую бахрому изогнутых перьев, скользящих сквозь пальцы мои,как пушистые цветы, я стонал, я метался, я в исступленье вымаливал подаянье, ноангелы шли вперед и вперед, не замечая меня, обратив ввысь точеные лики». Инаконец случилось чудо: один из ангелов отстает и приближается к сновидцу(рассказчику). «… взглянув на его ноги, я заметил сетку голубых жилок на ступнеи одну бледную родинку – и по этим жилкам, и по этому пятнышку я понял, что онеще не совсем отвернулся от земли, что он может понять мою молитву». Это крайневажно, что ангел, с которым рассказчик смог вступить в контакт, имеет какие-точеловеческие черты. И вот он торопливо, как бы говоря обо всем сразу, объясняетангелу, тот слушает с улыбкой и произносит заветное слово.

«И на мгновенье обняв плечи мои голубиными своими крылами, ангел молвилединственное слово, и в голосе его я узнал все любимые, все смолкнувшие голоса.Слово, сказанное им, было так прекрасно, что я со вздохом закрыл глаза и ещениже опустил голову. Пролилось оно благовоньем и звоном по всем жилам моим,солнцем встало в мозгу, и бессчетные ущелья моего сознанья подхватили,повторили райский сияющий звук. Я наполнился им; тонким узлом билось оно ввиску, влагой дрожало на ресницах, сладким холодом веяло сквозь волосы,божественным жаром обдавало сердце. Я крикнул его, наслаждаясь каждым слогом, япорывисто вскинул глаза в лучистых радугах счастливых слез... Господи! Зимнийрассвет зеленеет в окне, и я не помню, что крикнул...».

В рассказе того же периода, «Terra Incognita» (1923), моделирование потустороннего осуществляетсяНабоковым посредством довольно сложной конструкции – двойного сна-бреда, когдачеловеку снится, что у него бред, в котором на самом деле проступают контурыпошлой реальности. Герой (он же – рассказчик) повествует о приключении вневедомой стране. Рассказ стилизован под перевод с иностранного языка (местаминапоминает Жюля Верна или Ал. Грина, которые писали все в таком стиле), приэтом оставаясь узнаваемо набоковским: «Носильщики, тоже набранные в Зонраки,рослые бадонцы глянцевитой коричневой масти, с густыми гривами, с кобальтовойросписью между глаз, шли легким ировным ходом. Томная жара, бархатная жара. Душно пахли перламутровые, похожиена грозди мыльных пузырей, соцветья Valieria mirifica, перекинутые черезвысохшее узкое русло, по которому мы с шелестом шли». Нарастает ощущениесновидения, которое маскируется автором как болезнь – заметьте, автором, а нерассказчиком, – что является примером авторского вторжения в повествование, егоперемигиваний с читателем «за спиной повествователя [11, с. 198]»: «Я говорилсебе, что голова у меня такая тяжелая от долгой ходьбы, от жары, пестроты илесного гомона, но втайне знал [вот мелькнула узнаваемая тень сновидения – И.Л.],что я заболел, догадывался, что это местная горячка, – однако решил скрыть своесостояние от Грегсона и принял бодрый, даже веселый вид, когда случилась беда».Сквозь бред начинают проступать контуры реальности, маскируемые подгаллюцинации, читатель еще сомневается – сон ли это или просто воспоминаниярассказчика о болезни во время реального путешествия. «Меня мучили странныегаллюцинации. Я глядел на диковинные древесные стволы, из коих некоторые обвитыбыли толстыми, телесного цвета, змеями, и вдруг, будто сквозь пальцы, мнепомерещился между стволами полуоткрытый зеркальный шкаф с туманнымиотражениями, но я встряхнулся, я посмотрел внимательным взглядом, и оказалось,что это обманчиво поблескивает куст акреаны…» Но вот наступает момент, когдачитателю совершенно ясно дается понять, что все – и бредящий рассказчик, ивидящий миражи Грегсон, – персонажи кошмара некоего «третьего», сновидца:«Посмотри, это странно, – обратился ко мне Грегсон, но не по-английски, ана каком-то другом языке, дабы не понял Кук [Кук – нанятый из местных ивышедший из доверия проводник – И.Л.]. – Мы должны пробраться к холмам,но странно, – неужели холмы были миражем, – смотри,их теперь не видно». Сознание рассказчика петляет, пытаясь зайти за грань,отделяющую сон от яви, бытие от небытия. Он «осознает», что в опасном бреду, исобирает всю свою волю, чтобы отогнать его. «По небу тянулись и скрещивались линиитуманного потолка. Из болота поднималось, будто подпираемое снизу, кресло.Какие-то блистающие птицы летали в болотном тумане и, садясь, обращалисьмгновенно: та – в деревянную шишку кровати, эта – в графин. Собрав всю своюволю, я пристальным взглядом согнал эту опасную ерунду. Над камышами леталинастоящие птицы с длинными огненными хвостами». И вот – развязка, во снерассказчик переживает настоящий опыт смерти, но побеждает ее тем, что отгоняет«соблазнительный бред», будто сказочная эта страна – порождение его сновидения,наоборот, считая миражом проступающую сквозь сон пошлую реальностьповседневного.

«Но внезапно, на этом последнем перегоне смертельной моейболезни, – ибо я знал, что через несколько минут умру, – так вот, в этипоследние минуты на меня нашлополное прояснение, – я понял, что все происходящее вокруг меня вовсе не игравоспаленного воображения, вовсе не вуаль бреда, сквозь которую нежелательнымипросветами пробивается моя будто бы настоящая жизнь в далекой европейскойстолице – обои, кресло, стакан с лимонадом, – я понял, что назойливая комната –фальсификация, ибо все, что за смертью, есть в лучшем случае фальсификация,наспех склеенное подобие жизни, меблированные комнаты небытия. Я понял, что