Страницы Миллбурнского клуба, 3 - Страница 77

распадаются и обращаются в прах («Все расползалось. Все падало. Винтовой вихрьзабирал и крутил пыль, тряпки, крашенные щепки, мелкие обломки позлащенногогипса, картонные кирпичи, афиши; летела сухая мгла»). Роман заканчиваетсяизвестной и несчетное число раз интерпретированной набоковедами фразой «… иЦинциннат пошел среди пыли и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь вту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему», каковая, помоему мнению, означает процесс пробуждения ото сна: спящий просыпается,и чары злого волшебника, создавшего этот заколдованный мир (интересно, чтосам Набоков называл «Приглашение на казнь» самым сказочным своим романом),рассеиваются благодаря творческому пробуждению самого Цинцинната,декорации сна разрушаются, рассказчик и его дремлющее око растворяются внебытии, а автор, как и положено ему, выходит из своего укрытия на сцену ипредстает перед восхищенным читателем.

Разумеется, как иво всех других произведениях Набокова, все происходящее, то есть весь этоткошмар, включая нелепые замещения и перетекания героев и рассказчика друг вдруга, контролируется до последней мелочи автором – Набоковым, присутствиекоторого проявляется в разнообразных, расставляемых им тут и там артистическихэффектах, в виртуозности языка («Спустя некоторое время тюремщик Родион вошел иему предложил тур вальса. Цинциннат согласился. Они закружились. Бренчали уРодиона ключи на кожаном поясе, от него пахло мужиком, табаком, чесноком, и оннапевал, пыхтя в рыжую бороду, и скрипели ржавые суставы») и эстетическибезупречных в своем разворачивании ночного абсурда предложениях повествователя.Как заметил Вл. Ходасевич, в свои произведения Сирин поселяет на правах героевсвои литературные приемы, которые, «точноэльфы или гномы, снуя между персонажами, производят огромную работу: пилят,режут, приколачивают, малюют, на глазах у зрителя ставя и разбирая тедекорации, в которых разыгрывается пьеса» [17]. В «Приглашении» его сверхприем– это использование структуры и абсурдной логики сновидения для высвобожденияиз небытия и демонстрации целой серии таких блестящих литературныхприемов-эльфов.

Вот нескольконебольших, связанных общим сюжетом отрывков, относящихся к одной теме (на этоттекст часто ссылаются исследователи «Приглашения»), которые в совокупностихорошо иллюстрируют технику этого произведения, позволяя понять создаваемыеАвтором особые эффекты. Цинциннат как бы погружен в сонный мир, в котором свойстваобъектов могут изменяться по ходу действия: вот узник Цинциннат пододвигаетстол к окну, чтобы выглянуть из окна своей камеры; застигший его за этимзанятием тюремщик Родион, «который уже с полминуты стоял подле [неожиданноепрозрение, как это часто случается во сне! – И.Л.]», возвращает стол напрежнее место, Цинциннат «попробовал –в сотый раз – подвинуть стол, но,увы, ножки были от века привинчены».Получается, что прошлый эпизод ему почудился и забылся, но после Родионневозмутимо повторяет рассказ, сообщая о том, как он его только что снимал состола. Рассказчик не пытается ничего прояснить, он и сам то и дело совершаетявные ошибки, типичные для состояния бреда, например, путает персонажей.Директор тюрьмы, Родриг Иванович, начинает говорить с Цинциннатом, а продолжаетразговор как ни в чем не бывало тюремщик Родион: «Да-с, – продолжал тот [“тот” – ссылкана говорившего до этого директора – И.Л.], потряхивая ключами [а это ужеРодион! – И.Л.]» – что, впрочем, никого не удивляет.

Действительно, вэтом романе-сне ни Цинциннат, ни рассказчик (которому в обязанности вроде бывменяется критический анализ происходящих событий) не способны по-настоящемуудивляться противоречиям и ловушкам, расставленным тут и там творческимвоображением автора – на то это и сон. В рассказе Борхеса «25 августа 1983года» [16] рассказчик (сам Борхес) видит себя во сне разговаривающим с «другим»Борхесом, каким он должен был стать через 23 года, в 1983 году (кстати, самрассказ написан в 1983 году, то есть сон этот ретроспективен). Тот, «другой»,Борхес говорит первому: «Удивительно, нас двое и мы одно». «Впрочем, во сненичто не способно вызвать удивление», – продолжает рассказчик.Изумительная тонкость этого замечания в том, что на самом деле во сне сновидец,разумеется, способен испытывать удивление (скажем, в начале этого же рассказаон отмечает: «Удивительно, но хозяин [гостиницы] не узнал меня», да и егопостаревший на 23 года двойник тоже говорит во сне «Удивительно…»), ноудивление во сне вызывают искажения «вторичного порядка», а вовсе не то, чтодолжно было бы вызывать (и уже после пробуждения вызывает) настоящее удивление.Скажем, удивление возникает во сне не совсем «по адресу» и имеет иной «вкус» посравнению с удивлением, испытываемым наяву, и в «Приглашении» Набокову удаетсячастично передать читателю эту разницу.

Таким образом, учитателя создается ощущение, что то, что ему казалось поначалу частным бредомЦинцинната, теряет локальный характер и постепенно захватывает всех участников,включая и рассказчика; они как бы все снятся одному сновидцу, находящемуся запределами повествования, – по-видимому, в том же месте, где находится и самАвтор, который прячется в тени подразумеваемого сновидца и приводит в действиевесь этот кажущийся случайным, а на самом деле идеально продуманный и слаженныймеханизм.

Разбирая этот идругие подобные примеры хитросплетений в «Приглашении», американский набоковедДж.Конноли дает весьма сходную с моей интерпретацию отношений между