Страницы Миллбурнского клуба, 3 - Страница 80

играет разных персонажей; не вызывает сомнения и желание автора-Набоковапоказать фальшивость мира, в который попал Цинциннат, и т.п.; но вызываетвозражение стремление автора данной книги поставить метафизику во главу угла(«ведущая роль метафизики в романе»), его предположение, что безметафизического прочтения романа эти идеи остались бы не поняты читателем.Подобная интерпретация романа интересна, но не является обязательной. В то жевремя автор в поисках метафизических ключей забывает указать на довольноестественную интерпретацию «Приглашения» как «мета-сна», о чем я говорил выше(то есть как на блестяще реализованную автором «сказочную» идею - показать мир какэманацию одного дремлющего сознания, сохраняя при этом нежную материю, таксказать, ткань сновидения, и извлекая из этого всевозможные эффекты – например,ошибки и сбои повествователя, не замечаемые ни повествователем, ни другимиперсонажами). Безусловно, понимание «Приглашения» как единого пространства,построенного на кошмаре некоего находящегося за пределами текста сновидца, неесть «последнее слово», закрывающее все дальнейшие интерпретации романа; этовсего лишь точка входа, или проникновения, читателя в произведение,позволяющая, однако, понять, «как сделано» данное произведение - что, безусловно,должно помочь читателю разобраться и в том, что оно означает, так сказать,прочувствовать его «изнутри», исходя из сверхзадачи автора, а не пытатьсяинтерпретировать его в терминах какой-то параллельной системы (скажем,гностического мифа или определенной философии).

Подведем итоги нашего обсуждения этогоромана. Разумеется, использование Набоковым эффектов сновидения в «Приглашении»– не просто игра эффектами, оно имеет свое назначение, поскольку материясновидения, если можно так сказать, идеально подходит для творческой задачиНабокова, которая, по моему представлению, сводится к следующим трем элементам.

1. Показать призрачность существованияЦинцинната в царстве абсурда, где подлинная действительность скомкана и как быявляется чьей-то ошибкой, плохо поставленной пьесой, и сон для этогооказывается идеальной средой.

2. Воспроизвести ужас смерти и небытия,охвативший героя, чему служит зыбкая атмосфера сна, как бы подвергающаясомнению целостность сознания героя (для Набокова ужас – это увидеть мир«таким, каков он есть на самом деле»; мир, из которого сознание наблюдателя какбы вычтено; эта идея им разрабатывается, например, в рассказе «Ужас», 1927, иповести «Соглядатай», 1930). Сон здесь опять – самое подходящее средство. Туткрайне важна неопределенность снов – например, громоздящиеся одно на другоепрепятствия, в которых до конца не отдаешь себе отчета, чувствуешь толькоужас оттого, что невозможно вырваться за пределы тюрьмы, оставаясь впределах сна; но при этом не понимаешь, сон ли это, и вот в этом-то и весьужас, что нет ничего подлинного, на что можно было бы опереться.

3. Наконец, последняя и главная задачаавтора – показать, как герой силой своего пробуждающегося творческого сознанияразрушает чары призрачного мира абсурда как бы изнутри самого себя. Эта задачаспасения или вызволения героя реализуется в рамках модели сновидения как играсознания внутри сновидения: сознание, не выходя за пределы сна, прорывается ксвоему подлинному «я», извлекая из хранилищ памяти нужные ему элементы дляраздувания творческой искры, и вот, посредством творчества, оно преодолеваетужас небытия и пробуждается к подлинной действительности, становясь как бысоразмерным сознанию самого автора. Сознание героя выходит на волю.

Вот я написал: «чувствуешь ужас»; но,честно говоря, читатель Набокова (по крайней мере я) чувствует не ужас, а,скорее, эстетическое наслаждение, читая и перечитывая страницы романа. Кактонко наблюдает автор (правда, в отношении жизни Цинцинната, а не моихчитательских ощущений): «Итак – подбираемся к концу. Правая, еще непочатаячасть развернутого романа, которую мы, посреди лакомого чтенья, легонькоощупывали, машинально проверяя, много ли еще (и все радовала пальцы спокойная,верная толщина), вдруг, ни с того ни с сего, оказалась совсем тощей: несколькоминут скорого, уже под гору чтенья – и... ужасно!» Может быть, и «ужасно»,но ужас этот эстетизирован Набоковым-автором, и выходит не очень страшно.Набоков бы на это возразил, что цель его как раз в том и заключается, чтобыдоставить читателю эстетическое наслаждение: «искусство – это божественнаяигра», а пугать читателя – это удел авторов дешевых криминальных романов, ккоторым он, кстати, относил и не любимого им Достоевского. Все же почему «ужасНабокова» кажется столь декоративным, скажем, в сравнении с ужасом,испытываемым при чтении Кафки или Достоевского?

Сновидения Набокова и кошмары Кафки

Говоря о передачеощущения сновидения и использовании атмосферы сновидения в произведенияхНабокова, трудно удержаться от соблазна сравнить технику Набокова в романе-сне«Приглашение на казнь» с техникой другого мастера сновидений, Франца Кафки.Впрочем, последнего, видимо, интересовала лишь наиболее мрачная разновидностьсновидений – кошмары. Как заметил, возможно одним из первых, Борхес, в своихпроизведениях Кафка описывал тщательно разработанные кошмары. «Никто еще недогадался, что произведения Кафки – кошмары, кошмары вплоть до безумныхподробностей», – писал он в своей короткой рецензии на роман «Процесс» вскорепосле его появления в английском переводе (приблизительно в 1937 – 1938 гг.,[24]). Произведения Кафки напоминают кошмары не потому – или не только потому, –