Страницы Миллбурнского клуба, 3 - Страница 84

почтительным, чем позднее, в его американские и швейцарские годы (к сожалению,рукопись эта до сих пор не опубликована и ознакомиться с ней можно лишь получивразрешение у распорядителей набоковского архива в публичной Нью-Йоркскойбиблиотеке либо по интересному анализу в статье А.Долинина [28]), Набоков особоотметил мастерство Достоевского «в знаменитой сцене ночью в саду, искуснодышащей предчувствием крови». Набоков говорит, что его «всегда волшебно поражалэтот куст калины <...>, как-то резко и театрально озаренный косым светомиз окна». Поражало его и то, что Дмитрий обращает внимание на «эти красные идолжно быть от света глянцевые ягоды <…>, словно предсказания ему окрасной крови, которая сейчас прольется». У Достоевского читаем: «Минут с пятьдобирался он до освещенного окна. Он помнил, что там под самыми окнами естьнесколько больших, высоких, густых кустов бузины и калины. <…> Наконецдостиг и кустов и притаился за ними. <…> Он стоял за кустом в тени;передняя половина куста была освещена из окна. "Калина, ягоды, какиекрасные!" – прошептал он, не зная зачем». (Напомню, Дмитрий никого неубивает и только ранит слугу Григория, однако то, что он не является убийцейотца, умело скрывается рассказчиком почти до самого конца романа.) Мнепредставляется, что это – как могло бы показаться иному читателю,малозначительное и случайное – упоминание куста калины произвело такое сильноевпечатление на Набокова («всегда волшебно поражал» [!!–И.Л.]) именно вкачестве примера использования автором опережающей и предвосхищающей «памяти»героя, которая захватывает и приводит в действие и память читателя, – прием, суспехом использованный самим Набоковым в его «сновидческих» произведениях(например, см. выше комментарии к рассказу «Посещение музея»).

Возвращаясь кНабокову и Кафке: в «Приглашении», как и в романах Кафки, читателю вроде бытоже передается это ощущение ускользающего смысла, о котором говорил В.Вейдле.Вот Цинциннату грезится оригинал, испорченную копию которого он обозревает; емукажется, что он ухватил смысл, но тот постоянно ускользает: «Вот с такогоощущения начинается мой мир: постепенно яснеет дымчатый воздух, – и такаяразлита в нем лучащаяся, дрожащая доброта, так расправляется моя душа в родимойобласти. – Но дальше, дальше? – да, вот черта, за которой теряю власть...Слово, извлеченное на воздух, лопается, как лопаются в сетях те шарообразныерыбы, которые дышат и блистают только на темной, сдавленной глубине. Но я делаюпоследнее усилие, и вот, кажется, добыча есть, – о, лишь мгновенный обликдобычи!». Вспомним рассказ «Слово», где герой-рассказчик слышит заветное слово,которое, проснувшись, он забывает. Как и в «Terra Incognita» ив «Приглашении», рассказчик, а с ним и герой, живой или мертвый, просыпаются.Заканчивая чтение, и мы благополучно просыпаемся с ощущением изящно выполненнойразвязки и легкой грусти. В произведениях же Кафки, ослепительно трагичных,пробуждения и рассеяния ночного кошмара не происходит. Вот окончание рассказа«Приговор»:

«Георг почувствовал, как что-то гонит егоиз комнаты. Стук, с которым отец рухнул за его спиной на постель, все еще стоялу него в ушах. На лестнице, по ступенькам которой он несся, как по наклоннойплоскости, он сбил с ног служанку, которая как раз собиралась наверх дляутренней уборки. "Господи!", вскрикнула она и закрыла передникомлицо, но он уже скрылся. Он выскочил за ворота, его несло через проезжую частьк воде. Он уже крепко схватился за поручни, как голодный за кусок хлеба. Онперепрыгнул на другую сторону, как превосходный гимнаст, каким он в юности былк родительской гордости. Все еще цепко держась слабеющими руками, он разгляделмежду спицами ограды омнибус, который легко заглушил бы звук его падения, слабовскрикнул: "Милые родители, я ведь вас всегда любил", и разжал руки.В этот момент через мост шел совершенно нескончаемый поток машин».

Для того чтобы сравнить технику «демонстрации ужаса» у этих двух авторов, представляетсяуместным более детально описать метод показа ужасного и в произведенияхНабокова. Как уже было сказано, у Набокова «ужасное» возникает из способностичеловека увидеть мир как бы в отсутствие своего «я»; мир, из которого личностьи сознание наблюдающего его индивида вычтены; мир, «каков он есть на самомделе». Происходит отчуждение сознания от самого себя, разложение, или раздвоение, личности, и сознание будто наблюдает себясо стороны как механическую куклу: при этом привычные предметы человеческогообихода «расчеловечиваются». Для художественного воссоздания таких ситуацийНабоков, следуя толстовской традиции, использует технику «остранения», или, пользуясь его собственным выражением, прием«художественного сдвига значения», «диссоциации» (см. первый раздел). Интересно сравнить описание ужаса в незаконченномрассказе Толстого «Записки сумасшедшего» и в рассказе Набокова «Ужас». Первыеприступы ощущения ужаса возникают у героя рассказа Толстого в детстве, врезультате открытия им того, что люди могут не любить друг друга, и усиливаютсяпосле услышанных им евангельских историй о мучениях Христа. У героя Набоковапервый опыт ужаса – это искаженный образ наклонившегося к нему лица матери,воспринятый им при пробуждении как перевернутый мир, лицо «с усиками, вместобровей». У героя Толстого ужас возвращается в зрелом возрасте от сознания того,что его жизнь не имеет смысла, его «я» само себе опротивело: умирать страшно,но и жизнь бессмысленна, жить стало неинтересно, герой воспринимает себя как«другого», свое бытие – как небытие. У Набокова, как мы видим, «демонстрация»