Страницы Миллбурнского клуба, 3 - Страница 85

ужаса происходит на уровне «чистой» экзистенции, без привлечения категорийэтики и религии – что, видимо, отражает отличие его восприятия жизни отмироощущения Толстого и в общем усложняет его художественную задачу. ГеройНабокова испытывает ужас, вдруг утратив связь с миром: «...я был сам по себе, имир был сам по себе, – и в этом миресмысла не было. Я увидел его таким, каков он есть на самом деле: я глядел надома, и они утратили для меня свой привычный смысл; все то, о чем мы можемдумать, глядя на дом... архитектура... такой-то стиль... внутри комнатытакие-то... некрасивый дом... удобный дом... –все это скользнуло прочь, как сон, и остался только бессмысленный облик, – как получается бессмысленный звук, еслидолго повторять, вникая в него, одно и то же обыкновеннейшее слово. И сдеревьями было то же самое, и то же самое было с людьми. Я понял, как страшночеловеческое лицо <…> чем пристальнее я вглядывался в людей, тембессмысленнее становился их облик. Охваченный ужасом, я искал какой-нибудьточки опоры, исходной мысли, чтобы, начав с нее, построить снова простой,естественный, привычный мир, который мы знаем».

Мы не будем заниматься подробным анализомэтого рассказа, замечу только, что почти в каждом произведении Набокова героямего приходится преодолевать (успешно или безуспешно) этот ужас небытия,возникающий вследствие «расчеловечивания» мира, отчуждения его от человека и выпадения человека из мира. Каким образом этоможно соотнести с кафкианским ужасом? Мне представляется, что Кафка шел по томуже пути отчуждения и «остранения» мира, но в каком-то смысле «пошел дальше»,предположив устранение не только сознания героя, но и самого автора. Этокак бы наиболее «радикальный» метод отчуждения мира – открепление его не только от сознания персонажа, но и отсознания его творца – Автора.

Анализируятехнику создания кошмаров у Кафки и принимая во внимание его «самоустранение»из произведения, можно задаться вопросом: следует ли вообще считатьпроизведения Кафки литературой – ведь сны сами по себе, лишенные организующеговоображения и замысла Автора, это действительно бред, который не можетназываться литературой. К такому выводу и пришел В.А.Кругликов в своем эссе «Пара-сказо метафизике Ф.Кафки» [29]: «Его тексты отделены от литературной вселеннойпрозрачной, но очень прочной пленкой, они закрыты и никак не связаны слитературными объектами. Поэтому он даже не дыра в транспарентном миресловесности, который живет как литература, а он вне его упорядоченногоустройства или его беспорядочного хаоса, но главное – он внутренне не связан стеми тропами, которые пролагает в хаосе литературного воображаемого любойхудожественный артефакт». Поэтому, утверждает автор, перечитывая Кафку,читатель подвергает себя добровольному истязанию: «читать Кафку можно<...> – перечитывать нельзя». Видимо, не иначе как склонностью кмазохизму объясняется противоположный вывод о необходимости перечитывания Кафкиу А.Камю, который начинает свое известное эссе об абсурде в творчестве Кафки сфразы «Мастерство Кафки – в умении заставлять перечитывать». Представляется,что отсутствие Автора в произведениях Кафки не означает, что они действительнозаписаны рукой спящего, как бы в процессе сновидения. Если следовать Борхесу(которого, кстати, В.А.Кругликов выбрал в качестве своего проводника в царствокошмаров), то кошмары Кафки, как и сновидения Набокова, как и любыерассказанные сны, следует признать результатом творческого вымысла автора и,стало быть, продуктом творчества.

С моей же точкизрения, кошмары, рассказанные Кафкой, безусловно, принадлежат к категорииснов, изобретенных бодрствованием (то есть выдуманных), а не просто механическимоттиском или протоколом спящего сознания. Для проверки этого утверждения можновоспользоваться указанной уже ранее процедурой мысленного эксперимента: давайтеперепишем любой рассказ Кафки так, чтобы устранить все элементы кошмара,оставив только фактическую канву повествования (для этого, разумеется,рассказчику придется переписать старые и добавить некоторые новые ремарки,объясняя поведение отца, что-то вроде «у него и раньше случались неожиданныеперепады настроения, когда он в начале разговора словно бы впадал в детство, апотом вдруг начинался один из тех буйных припадков, которые обычно завершалисьвызовом кареты скорой помощи» и т.п.), а затем внесем в этот текст элементыкошмара путем случайных изъятий некоторых сглаживающих «объяснений»рассказчика, усиления неожиданности в «смене декораций» и т.п. Сомнительно, чтов результате подобной процедуры можно получить «кафкианский» текст. Могутвозразить, что в случае Кафки приемы эти не столь очевидны, как в случаеНабокова. Но в этом-то все и дело. Нам говорят, что у Кафки нет литературныхприемов, нет и литературного замысла, нет творчества. Созданные им текстыякобы представляют собой результат случайной работы абсурда, как в реальномсне, где отсутствует «временная протяженность»: «картинки кошмара наползаютдруг на друга, натуральная последовательная смена и появление тех или иныхперсонажей, одушевленностей, объектов действия в кошмарах случайно – онипоявляются неизвестно когда и неизвестно где и откуда». Но этот случайныймеханизм, как и любой нетворческий случайный процесс, безусловно, можноимитировать и моделировать алгоритмически, посредством наложения иперемешивания определенных «образов-картинок». Для этого нужно лишь ввестисоответствующие этому перемешиванию правила; и вот представим, что мы создали